Уже прошло пятнадцать лет, помню лишь про… туалет

Существовать — значит быть понимаемым

Философ

Однажды ехала на Дальний Восток в одном купе с занимательным попутчиком. Звали его Ален, ему было девятнадцать лет. Из Франции он доехал до Москвы, следуя в Хабаровск, а оттуда — в Японию, на стажировку. Этот Ален, бедняга, три дня молчал: никто не мог составить ему компанию. Наверное, к счастью, ему попалась я, со слабеньким разговорным английским. Мы с родителями подсели к нему поздней ночью. И он после вынужденного словесного воздержания как-то сразу разговорил меня на целых три часа.

Утром я уже знала почти всю его жизнь. Удивилась тому, что он мало читал французских писателей, зато прилично владеет английским и немецким языками, учит японский. Правда, потом оказалось, что Ален был четыре раза в Англии, четыре в Германии, два в Греции, а еще в Испании и много еще где. «Чего ж ты удивляешься? — спросил меня папа, — Он английский учит в Лондоне, а немецкий в Мюнхене». Тогда я стала понимать, что мои семь лет иностранного в школе и два в институте… об этом лучше молчать. Потому что ни один нормальный иностранец не поймет, почему нельзя мало-мальски выучить язык за девять лет.

Мне кажется, что наша лингвистическая атрофия возникла отчасти из-за слабой системы образования (помнишь уроки английского: «my father is collective farmer»?), отчасти из-за железного занавеса, из-за старой привычки бояться общения с иностранцами. «Не хотим в стране советской изучать язык немецкий», — шутили наши родители, забывая, что это язык Гете, Моцарта, Гейне. Конечно, фобия не распространялась на интеллигенцию. Говорят, Анна Андреевна Ахматова в тридцать лет ужаснулась: она не читает Шекспира в подлиннике!

Ну, да бог с ним, с нашим невежественным прошлым! Два года я работала в американском автосервисе. Шеф у нас приехал из Лос-Анжелеса, часто принимал клиентов. Каково же было мое изумление, когда посетители сами изъяснялись на хорошем английском, называя валы, шестеренки и рулевые тяги, согласись, слова малоупотребительные в обыденной речи! Кстати, на сервисе работал грузин, он подолгу разговаривал с шефом. А грузин не то, что английского не знал, но и русского по большому счету. В таких удивительных случаях и приходят на помощь жесты, мимика и интонации. А по мнению психологов, при восприятии информации они тянут на 53% , а само содержание речи только на 7%. Но языки учить все-таки надо.

После автоматического заучивания (многие языки — это сплошные исключения) важным считаю смотреть кино (лучше с титрами) и читать книги. Можно взять оригинал и перевод, чтобы сличать. Или выписывать словосочетания в два столбца: русский вариант и соответствующий ему иностранный. Получается что-то вроде словаря.

Считается, что дети учатся играя, а взрослые — работая. На занятиях в институте (не профильном) мы часто разыгрывали сценки. Если «увольняли» — изображали ярость, если «летели на самолете» — выстраивали стулья в два ряда. Причем, лексику отрабатывали жизненно важную. Кто-то ныл: «I am sick» (меня тошнит). Однажды нам принесли распечатки с ненормативной лексикой. Я в тот момент поняла: изучающему иностранный язык ничто не должно быть чуждо. Режиссер Роман Виктюк утверждает, что, работая с американскими актерами, использовал только русский мат, и они понимали, что от них требуется.

Моя мама изучала чешский. И знаешь, что преподаватель написал на доске в первую очередь? «Где находится туалет?»! Мама часто рассказывала это случай знакомым, и по прошествии пятнадцати лет помнит только… эту фразу.