Он всё такой же милый…

—
Асюсиньки-калапусиньки-малапусиньки… Апупуська-манюська-балабуська…
Ах ты мой славненький, мой сладенький! Иди
к мамочке, моё золотце, — разливается соловьём Светка, утопая в собственных
чувствах…

К концу недели мы перевыполнили план больше, чем в половину.
Всё дело в том, что когда Светка с помутнёнными глазами неслышной походкой
подходила к кому-то из нас, мы впивались в работу, как клещи. Это единственное,
что могло остановить её монолог, переполненный ласкательными суффиксами
и нежными звукоподражаниями. Приходилось работать даже во время обеденного
перерыва. Так как любая свободная минута превращалась для нас в каторгу:
Светка занимала своими разговорами
всё пространство нашей комнаты, и даже известие о начале 3-й мировой войны
не смогло бы поколебать её состояние абсолютного счастья.

— Девочки, он такая милашка… Он такая промокашка. Представляете,
я проснулась утром, а он спит ещё. И тихонечко так посапывает. А носик
розовенький такой. А ушки такие прозрачные и солнышко сквозь них светит.
— Я так больше не могу, — к середине второй недели твёрдо сказала Ольга.
— Если она не замолчит, я брошу в неё чем-то тяжёлым.
По Ольгиному тону было понятно, что это решение созревало не один день
и, наконец, приняло те каменные формы, изменить которые просто невозможно.

— Оленька, ну потерпи ещё немножко. Это пройдёт. Ты же знаешь, это у всех
так поначалу. А потом человек привыкает и уже меньше придаёт этому значения!
— так сказала наша психолог
житейских ситуаций Любочка. Хотя по Любочкиному взгляду почему-то
было понятно, что она не желает, чтобы Оля меняла свои намерения.

— Нет, ну я просто не могу, — это в дверях появилась Светка,
— девочки, я не могу вам не рассказать. Представляете, я вечером с работы
прихожу, а он увидел меня и головку так приподнял. Он меня уже узнаёт.
Я чуть не умерла от счастья! Мужу говорю: «Серёженька, посмотри,
он меня признал. Вот, если ты будешь с ним чаще играть, то он и тебя узнавать
будет…» Ну, это ли не прекрасно!
Шипение, которое донеслось из угла, могло означать только одно: Ольга
вознамерилась осуществить ею задуманное. Валентина, как проверенный в
жизненных баталиях дипломат, решила перевести разговор в другое русло:
— А кто-нибудь знает, что сегодня вечером по телевизору показывать будут?
— брякнула она первое, что пришло ей в голову.
И только коллектив решил оживиться, чтобы обсудить вчерашнюю серию какого-то
нового детективного сериала, кабинет снова стал наполняться Светкой:
— Вы знаете, а он у меня и телевизор уже смотрит. Да, вы, конечно, можете
мне не верить. Но как только мы телевизор включаем, он сразу же головку
в ту сторону поворачивает. И самое смешное, ему рекламные
заставки очень нравятся. Я даже Серёжу прошу, чтобы он не переключал
каналы на рекламе — пусть малыш потешится.

Дамоклов меч, висящий на тоненькой волосинке Ольгиного
терпения, вот-вот грозился обрушиться на Светкину голову. Ольга стала
напоминать воздушный шар, стремительно наполняемый воздухом.
— Иииииии есссссссссли тыыыыыыы…. — донёсся до нас её тихий свист. Именно
так гремучая змея предупреждает окружающих о своих далеко не мирных намерениях.
Но Светка была глуха к
подобного рода предупреждениям. Ни на секунду не обращая внимания на Ольгу,
уже раздувшую свой капюшон и раскачивающуюся над собственным столом, Светка
продолжала:
— Ой, вы бы видели, девчонки, как он смешно кушает. Я ему кашку сварю,
так он её ручками берёт и в рот засовывает. Ну, обхохотаться можно. Думаю,
как потеплеет, то его уже на улицу выносить можно будет. А пока ещё рано.
Вы же знаете, как малыши на сквозняки реагируют и на всякие там перепады
в погоде, — в её голосе послышались глубокие нежно-тревожные нотки. Так
голубки воркуют на гнезде, пряча под своим телом ещё не оперившихся птенцов.

И тут Ольга не выдержала. Никто и ничто на свете не могли
бы её унять в этот момент. Да, честно говоря, никто и не пытался этого
сделать.
— Если ты сейчас же не замолчишь, я выброшу тебя из окна!!! Я больше не
могу терпеть такого издевательства над собственной психикой!!! Если ты
сошла с ума, то это не означает, что за тобой должен последовать весь
коллектив. Сейчас я вызову санитаров, они заберут тебя куда следует, а
мы, наконец, сможем отдохнуть от твоих рассказов!!! В конце концов, если
у тебя в такой извращённой форме реализуется материнский инстинкт, роди
себе ребёнка. Понимаешь, ре-бён-ка, — кричала Ольга, что, тем не менее,
не мешало ей произнести последнюю фразу по слогам. — Света, ты уже взрослая
тётка, а возишься с крысой, как пятилетняя девчонка! И ладно бы ещё с
собакой или кошкой какой, а то с крысой!!! Да я их на дух не переношу,
а уже 2 недели должна терпеть твои дурацкие рассказы об этой мерзкой и
противной твари!!!

Ольгу несло. Все сидели молча. Сначала Светка пыталась
перебить Ольгу и вставить свою фразу, потом она в ужасе слушала, что та
говорит, а в конце этой бури глаза её наполнились
слезами…
«Ну вот, — подумала Людочка, — сейчас она расплачется».
Как же она ошибалась, совсем не подозревая, что может сделать с человеком
чувство ответственности за того, кого приручили. Светка не стала плакать.
Она собрала остатки воли в кулак и стальным голосом произнесла:
— Я запрещаю тебе называть моего крысёнка мерзкой тварью. И… он не виноват,
что родился крысой… И… он… он милый… — последний аргумент просто сразил
нас наповал.

Такого хохота
стены нашего кабинета не слыхали уже давно. Смеялись все: и я, и Людочка,
и Валентина, и Ольга и, сама, ещё не поняв, что произошло, Светка. После
мрачного урагана, настало время просветленных эмоций. Светка поняла, что
не стоит злоупотреблять общественным вниманием рассказами о крысёнке,
которого она купила недавно на рынке. А народ решил не подкалывать её
язвительными замечаниями о нереализованном пока ещё материнском инстинкте.
Теперь, когда она приходит утром на работу, то, вопросительно глядя на
окружающих, позволяет себе лишь одну фразу: «У Луи Филиппа всё хорошо».
А Ольга, не скрывая хитрых чёртиков в глазах, спрашивает: «Он всё такой
же милый?»